Немногое так ожесточает сердца людей просвещенных, как провинциальное болото. Человек, умеющих считать до тысячи, невольно сжимает кулаки при виде уездных харь. И если уж будеь выдана просвещенному человеку власть над косными силамы тьмы, над мерзким жлобыдлом, то он уж так расстарается, так распотешится, что говорящие от ужаса по немецки вороны ещё долго будут кружить над обгорелыми срубами.
Просвещение в Россию входило в полном воинском порядке, под барабанный бой, с равнением и высоим полниманием ног в белых гамашах. Тк, кто видел атаку потдсдамских генрадёров Фридриха Великого, поймёт о чём я. Просвещение — это ведь не философы и клавесины, а введение Разума и Дисциплины в хаос естестенного животного бытия.
Однажды в 1760 году директор Казанской гимназии Верёвкин был командирован в город Чебоксары для снятия с этого города плана, с обозначением улиц, площадей и домов. Директор Верёвкин взял с собой нескольких учащихся гимназистов и прибыл в Чебоксары вскорости. Друг Ломоносова медлить не любил. Ещё он не любил полумер. Что это значит «снять план города»? Что за ерунда?!
Директор Верёвкин велел сковать железную раму шириной в восемь саженей. К раме приклепали цепи. Чебоксарцы притихли.
Затем директор Верёвкин запряг в раму своих учеников. Чебоксарцы сняли со стен иконы и попрощались друг с другом.
Потом просветитель Верёвкин (находившийся к тому времени под следствием за избиение преподавателей гимназии Лейбе и Ванмеерена) сел на раму и повелел своим ученикам тащить её по улицам. Там, где рама шириной в восемь сажень (а такова была уставная ширина уездных улиц империи) не проходила, ученики Верёвкина делали отметки в спецжурнале, а на стене мешающего раме дома появлялась красная надпись «лома». За рамой шли нанятые рабочие люди с кувалдами и плотницкими принадлежностями.
К третьему дню «составления плана города» учащиеся гимназии уже не могли утром встать от усталости. А ведь столько было ещё не сделано, столько косности ещё таилось по тёмным чебоксарским углам! Директор гимназии Верёвкин кинулся на берег великой русской реки Волги и арестовал несколько судов, команды которых запряг в спешно изготовленные дополнительные геометрические рамы.
Город Чебоксары геометры брали с трёх сторон. Ударное северное направление Верёвкин взял на себя, а западное поручил своему ученику-любимцу. При свете смоляных факелов и ночных созвездий работа геометров шла мерной поступью регулярных войск. Чебоксарцы трусливо перебегали от одного конца города в другой, ища хоть какой-то лазейки, но везде встречали наряжённые лица учёных.
Во время ночных геометрических занятий Веревкин со своим лучшим учеником сидели на колокольне и составляли дальнейший план благоустройства Чебоксар. Почему ночью? Потому, что ночью можно поджигать специальные костры по углам предполагаемых кварталов грядущего чебоксаркого рая и Верёвкину было удобно.
Потом любимый ученик Верёвкина решил закрыть кожевенные чебоксарские заводы. И здесь мы сталкиваемся с первым в истории России случаем сотрудничества геометров и экологов. По мнению участников экспедиции, чебоксарские кожевенные заводы создавали вонь, несовместимую с работой по составлению плана города. Трудно рисовать будущее, когда тебя выворачивает наизнанку. Верёвкин опечатал заводы. Кожи в июльскую жару на заводах начала гнить. Запах усилился до того, что даже привычные чебоксарцы стали ходить с мокрыми мешками на головах, натыкаясь на геометров (тоже в мешках). Чтобы узнавать своих, геометры покрасили свои мешки в красный цвет. По ночам с колокольни раздавались приказы директора Верёвкина, перекрываемые обречённым глухим набатом. Чебоксарские промышленники тайно решили вывезти вонючие кожи и сплавить их по Волге, чтоб как-то избежать разорения и самосуда. Не успели подводы выехать на пристань, как из будки выбежала предусмотритеная верёвкинская засада. Промышленников начали вязать с поличным. Особенно в аресте капиталистов отличился любимый верёвкинский ученик-геометр Гаврила. Известный нам более как Гавриил Романович Державин. Пиит и предтеча. Здоровый был как лось.
Когда работа по составлению плана города Чебоксары была завершена, по казанскому тракту потянулся сытый обоз. Три телеги обоза везли план города Чебоксары, «придавленный каким-то подручным гнётом из связанных арестованных». Впереди обоза верхом ехали довольные геометры.
Верёвкин и Державин дружили до последних дней учителя. Были в переписке, много вспоминали. Верёвкин, например, писал своему ученику Гавриилу Романовичу: » Я ваш старичок, так разуметь себя имею право, по душевному преклонению к вам, с самого вашего детства».
»» Нажмите, для закрытия спойлера | Press to close the spoiler «« И дослужился наш до поста министра юстиции Российской империи. Посмотрим же на него, почтенного старца. Государственный муж, способный мановением длани разогнать тучи злонравия и беззаконния над страдающим отечеством, казённая квартира, жалование, дрова, мундир с золотым шитьём, министерское жалование… Одних помощников со столоначальниками батальон засел по кабинетикам, ловя немолодое министерское дыхание. Карьерная вершина!
Юстиция для России в то время была, конечно инновацией. Что с ней делать никто решительно не понимал, куда её применить, присобачить в какую часть? Соображения имелись самые причудливые. Но раз во Франции завели юстицию, то надо и у нас завести.
А на престоле сидел у нас тогда сущий ангел, Александр Павлович, кротостью своей смиряющий непокорные сердца.
Встречи ангела и пиита по делам юстиции были похожи на свидание Штирлица со своей привезённой из СССР женой. Глаза в глаза, скорбь от того, что нельзя заключить друг друга в объятия, молчание и готовность сидеть так вот, молча, часами. О чём им говорить-то особо было?
Дляя отвода корыстных глаз придворных приходилось всё ж иногда беседовать. Про заграничные порядки, про то, как бы всё нам так устроить, изловчиться эдак, чтобы вокруг была благодать божия. В этом деле обоим равных не было: помечтать на кушетке о вольности, дарованной трудолюбивым и трезвым хлебопашцам, кои, сметая красивые полновесные снопы пшеницы, приличными песнями на слова министра юстиции Державина славили бы наступивший златой век изобильного счастья.
Всё было бы совсем хорошо: кушетка, седой поэт, красивый монарх, проекты, из-за портьер ввглядывают вольнолюбивые товарищи государя, всем видом выражая сочувствие изнурительной государственной работе. Но у русского народа есть скверная привычка жаловаться. И не так что бы по столу кулаком, сметая миски в трактире, а, к сожалению, иногда и в письменном виде. И эти жалобы надо было в министерстве учитывать, делать из них конспекты, присваивать входящие номера, давать ход.
И рассказывать своими словами царю.
Государь был вынужден отвлекаться от мечтаний и слушать всякие ужасы в стиле Кинга про реальную жизнь.
Например, дворянство Дмитровского уезда избрало себе уездного предводителя. Новый уездный предводитель дворянства по фамилии Тютчев находился под судом и «под строгим присмотром как губернского предводителя дворянства, так и полиции». Лидера уездного дворянства обвиняли в краже у помещика Жекулина борзых собак, причинении побоев священнику, в порубке чужих лесов, в набегах на соседних помещиков с целью грабежа и всяком таком по мелочи. Содержал Тютчев притон разврата, владел питейным заведением, где торговал самогонным алкоголем, организовал себе банду из беглых крестьян и дезертиров, руководил этим преступным сообществом и скучать никому не давал. На Тютчева подали жалобу. Сам губернатор отказался его утверждать в почётной должности уездного предводителя и грозно встал из-за стола, надевая боевую фуражку.
Губернатор вместе с воинским начальником начали ловить тютчевскую шайку: засады, перестрелки в ельнике, ночные вылазки, сплёвывание сосновых игл и шишек изо рта во время погони. Казалось бы, всё! Государство навалилось на помещика Тютчева и ему наступает полный конец, раскаяние и высылка в Якутстк. Ага.. Тютчев, пока его партизаны держали лесную оборону, объехал поадресно всех жалобщиков. Неспешно входил в залу, где мышино притаился кляузник, обводил взглядом ценные предметы и спрашивал негромким выразительным голосом, взводя пистолетные курки: «Есть ли предел человеческому коварству? Не слышу ответа, кавалер! Ты зачем же на меня жаловался, любезное мне сердце? Неужели хочешь увидеть меня в моём истинном обличье?! А?! Сырок ты вонючий…Ты вот что, ты давай исправляй положение — пиши сейчас же бумагу, мол, меня ты оклеветал, находясь в помрачении! Отпиши до тонкостей, какой я славный человек и прекрасный сосед, чтоб в Петербурге всех вштырило от несправедливостей, чинимых надо мной этим губернатором и его коррумпированной шайкой!»
Вытирая под собой натёкшее батистом, хозяин чистосердечно писал на заготовленной заранее бумаге, что всё — ошибка! Тютчев-прекрасен!
С ворохом подобных од Тютчев отправился в Петербург, искать справедливости. А к переметнувшимся жалобщикам приезжал уже впавший в азарт губернатор с воинской командой, вытряхивая из волос лесной хлам ночных засад и выковыривая сучки из неожиданных мест. С привычным батистом двурушный хозяин встречал новых гостей. Губернатор и воинский начальник, пока их команда отлавливала по двору пропущенных Тютчевым кур и поросят, подступали к изменнику и, держа за грудки, спрашивали о причине столь итальянской непоследовательности действий. Например, зажали они в углу помещика Аненнкова, кстати говоря, действительного статского советника, потсукивая его головой о печь, тот и запричитал, что отказать Тютчеву не мог , потому как это было бы невежливо, бумагу о том, что Тютчев хороший, да, подписал, но очень просит, чтобы Тютчева скорее арестовали и не выбирали в уездные предводители благородного сословия, потому что Тютчев этот -изверг и антихрист, а бумагу в Петербург подписал,да, не отрицаю, из вежливости. Но я вас сейчас новую напишу!
Вот так и резвились всем уездом.
Сказки про скучную провинциальную жизнь в России следует отмести. Жизнь в российской провинции ждёт ещё своего Серджо Леоне или даже Тарантино с Гаем Ричи.
Да бог с ним с Тютчевым, его потом зарезали по случайности в Тамбове, когда он у уланского офицера семь купленных для полка коней украл.
Вернёмся к Алесандру и Державину.
Немного утомившись от мечтаний, Алесандр «попросил» своего министра юстиции навести порядок в Калужской губернии. Все материалы против калужского губернатора были собраны, злоупотребления доказаны, давай, государь, отлучай губернатора Лопухина от должности специальным указом. Но это ведь так неизящно… Скажут вот, царя себе нашли, а он губернаторов снимает! Нет! Александр решился на отважный шаг: послать снимать губернатора министра юстиции и поэта Г.Р. Державина (1743 года рождения). К моменту разговора с Александром пииту было под 60-ть лет, он страдал всеми возможными недугами, включая неизбежный простатит, подагру и наклонность к апоплексии. Плюс как и царь глухой ещё был. но в отличие от Александра глухоты не скрывал.
-Позжай, Державин! Наведи порядок в Калуге! Я же займусь делами иного свойства: составлением проекта преобразования государственного управления. Прикрою тебя с тылов!
-Но, Ваше Величество, смена губернаторов не входит в полномочия министра юстиции, это будет нарушением законов и порядков- ответил Гавриил Романович, переминаясь на распухших ногах. Как и всякий простодушный человек, Державин мнил себя гением изворотливости и коварства. Чем крыть-то будешь, государь, посылаешь главного и очень болензненного законника творить беззаконие, а? Саш, что молчишь?!
Но Александру Павловичу учиться особенно не надо было всяким хитростям. Его бабушка воспитывала, у него за стеной папу душили-убивали. Супротив этих козырей, что у Державина на руках?!
-Так ты не хочешь мне повиноваться? — ласково улыбаясь спросил император, приятно склонив голову несколько набок, как это делают кавалеры, приглашая на мазурку обомлевшую дуру.
Ход за поэтом.
-Так сумейте меня защитить, Ваше Величество! Ваш родитель доверял своим боярам, а чем все закончилось? А я кто? Вы, Ваше Величество, учтите, что в Калуге очень много опасных и влиятельных лиц, которые меня могут уничтожить! Там же очень опасно!
Император несколько сбавил накал добродушия и произнёс:
-Поезжай тогда, Гавриил Романович, раз ты так осторожен в выполении моих приказов, секретно! Тайно поезжай!
Красиво! Как по нотам, что на клавесине раскрыты лежат с присевшей на уголке бабочкой. Охраны не будет тебе, старый ты дурак, поезжай секретно, чуть ли не с привязанной бородой. Понимаешь, меня, Державин?! Почти что бывший министр юстиции! Бороду в руки, кругом и марш-марш, сеять долгожданные семена правды в тучные пажити наших скотопитательных угодий Калужской губернии.
Выезжал Державин в Калугу под старшным секретом. Снабженный как пастор Шлаг легендой, составленной самим царём. Едешь ты, Гавриила Романович, как бы в отпуск, на лечение. Вздыхать полной грудью волшебство луговых ароматов. При себе иметь: доносы (анонимные и секретные) на дикие злоупотребления губернатора Лопухина. При опасности попадания сих доносов в чужие руки принять меры к их уничтожению. Хоть жуй их! Выдаю так же 3000 рублей ( с припиской «для начала»). Сопровождать тебя будут два человека: служащий канцелярии Сената Соломка и еще «один по вашему усмотрению. О выезде Соломки дадите знать начальству его позже, а второму посулите пристойное жалование». Экипажи выбирать скромные, стараясь объезжать почтовые станции.
Ладно ещё император яду не выдал поэту Державину, чтобы тот успел его принять, давясь секретными доносами в случае необходимости. Я бы выдал яду. А Соломке дал бы ещё пистолет для верности принятия Державиным отравы. Натуры поэтические, к серьёзным делам по снятию калужских губернаторов не имеют пока привычки. Может дрогнуть министр!
Но самым главным я бы сделал того, тайного, третьего, вроде случайно нанятого за «пристойное жалование». Этому я доверил бы ликвидацию уже самого Соломки (Соломку бы заключил в безжизненные объятия министра юстиции в положении неистового поцелуя). Потом «третий» поджог бы экипаж, убил лошадей и подбросил ложные улики, наводящие в сторону Альбиона (портрет Георга III, британский флаг, деревянную ногу и две бутылки джина). И скрылся бы в неизвестности, отзываясь уже на Тортуге на кличку «Солёный пёс».
В дороге обалдевшему Державину, передвигающемуся секретными тропами, доставляли секретные депеши от неистового Александра Павловича.
«Направляю вам доносы, анонимная форма которых не позволяет действовать мне по монаршьи явно. Но сердце моё содрагается об известиях о мздоимстве известного лица. Предписываю вам узнать сначала мнение народа, затем прислать извлечение из этих мнений мне по известному адресу…»
Жуя печёную картошку на поляне, лупя куриное яичко об эфес, вздрагивая от криков сов и воя вурдалаков, кавалер и министр читал всё новые послания от царственного властелина, внушающие членам экспедиции все больше и больше оптимизма:
«Принимаю доносы на вас от губернатора Лопухина, хотя и не должен».
Это значит операция раскрыта! Можно разворачивать оглобли. Но:
«Уверен, что вы умеренностью вашей отнимите способы на столь нелепые притязания на ваш счёт».
Вот так. Вот тебе, Гаврила и охрана, и секретность и изучение общественного мнения.
Не передать словами оживление среди калужских помещиков, когда из кустов стал выезжать сам Державин с Соломкой и танственным «третьим». Ладно бы маститый старик начинал бы, вздымая руки, на подходе к дому читать свои «Гром победы раздавайся!» или там моё любимое:
«Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы»…
Нет, заросший министр приступал к изучению общественного мнения по поводу злодеяний губернатора Лопухина. Входил в покои, смущенно спрашивал «как дела? на что жалуйтесь? почерк ваш узнаёте?» Помещики, разумеется, впадали в ступор. Это как мне бы в дверь сейчас вот постучала великая поэт Вера Полозкова и предложила купить пылесос «Кибри», хлопая своим натруженным портмоне.
Короче губерния взбурлила. По окрестностям шатается министр с папкой и записывает мнения и жалобы. Причём всё делает под страшным секретом. Ест всухомятку, спит в тарантасе, живёт по лесам. А при нём два палача: Гога и Магога. И солома у них с собой уже!
При въезде в Калугу министра было не узнать. Особенно его перестали узнавать, когда он прочёл настигнувшую его последнюю царскую депешу:
«Объявите губернатору Лопухину, чтобы он сдал свою должность вице-губернатору, а затем будьте осторожны! Александр».
А ожидать от губернатора Калуги Дмитрия Ардалионовича Лопухина можно было чоень многого. При Павле он был мовсковским губернатором. Мама у Ардалионовича была Волконская, жена — Шереметева. Сам он был губернатором деятельым: проиграл в карты 20.000 рублей Ивану Николаевичу Гончарову, вексель на проигранные деньги порвал, да ещё и 3. 000 взял наличными у Ивана Николаевича «просто так». Помещик Хитрово взял и убил своего родного брата. Убил не сам, конечно, а попросил знающего человнека. После убийства «знающий человек» занёс Дмитрию Ардалионовичу 7.500 рублей и дело было прекращено. Отобрал Лопухин у помещицы одной имение и продал его своему городничему Батурину.
Любил Лопухин и простые шутки. Пьяный бродил по Калуге и бросал камни в окна обывателей. Один раз промашка вышла ужасная. Угодил камнем в окно одному из самих Демидовых, который владел двумя чугоплавильными заводами мирового уровня производства. Вот все эти убийства, мошенничество, разорения оказались в сравнении с демидовским окном пустяками. Демидов первым написал донос на Лопухина в столицу. Остальные же дворяне просто смотрели, как губернатор срёт в их заботливые ладони и улыбались.
Лопухин, помня о проделках юности Державина, написал ответное обвинительное письмо, в котором прямо говорилось, что поэт Державин запытал до смерти в подземелье одного из фигурантов дела: того самого Гончарова, вексель которого Лопухин самолично уничтожил.
Секретного сыщика Державина немедленно отозвали в столицу. Ничего себе, человека запытал! Государь встретил своего агента очень ласково, обнял его и немедленно составил особую комиссию по расследованию деятельности Державина. Четыре месяца старичка-министра мытарили брат посла в Лондоне Воронцов, Валерьян Зубов (тот самый) и сын фельдмаршала Румянцева. Запытал? А?! Нет?! А кто запытал?! Чего молчишь?!
Поездка, короче говоря, Державину удалась! Съездил, укрепил здоровье, попробовал себе в работе секретного агента императорского сыска . Подал в отствку.
Лопухина очень долго и справедливо судили. Он уже умер давно самостоятельно, а процесс неумолимо продолжался. Когда стали умирать от старости люди, процесс начинавшие, прозвучал окончательный вердикт: покойного губернатора Лопухина оправдать полностью
»» Нажмите, для закрытия спойлера | Press to close the spoiler ««